Обсидиановый нож - Страница 136

136

— Чуток промазал, — хрюкнул Тафа. Он был отменный пилот. С одного захода поставил корабль почти на чистую параллель с причалом.

Если бы корабль встал совсем чисто, работа была бы окончена, и пилот выдернул бы ключ из щита, отключив двигатели. Остальное мог сделать спутник, включив на долю секунды гравитационное поле. К счастью, параллель не была чистой.

— Подправим, паренек?

— Подправим, вашусмотрительность… Веду корму. Готовы?

— Готов. Веди.

Тафа лег правым боком на спинку кресла и, глядя на кормовой верхний экран, начал поднимать корму. Командор держал руку на рычажке носового двигателя. В случае чего, ему следовало «придержать нос» — не давать ему опускаться. А рука боялась. Она вдруг забыла, в какую сторону поворачивается сектор. Пришлось наклониться и посмотреть. Подъем — на себя. Опустить нос — от себя.

— Придержите… — сказал первый пилот. — Стоп… Еще. Стоп.

Командор дважды повел рычаг на себя, поворот стал тормозиться, но слишком быстро. Тафа крикнул:

— Перебрали! Нос книзу!

Со стороны было непонятно, почему он так нервничает. Нос поднимался чуть заметно, ползком. Но восемьдесят тысяч тонн медлительны по природе. Они медленно разгоняются и еще медленней останавливаются.

Опустить — то есть от себя…

Джал толкнул рычаг. Переждал. Толкнул еще раз. Нос пошел вниз, а корма — вверх, к сияющей стенке хранилища. Он толкнул в третий раз и придержал. Он держал бы до конца, но рукоятка выдернулась из пальцев — это пилот, бешено перекосив лицо, рванул оба двигателя. И замер. И Джал замер.

Буксировщик трясся и тормозил, раскачиваясь на болтах, а корма шла вверх. Медленно лезла, придвигаясь к хранилищу. Очертания Холодного дрогнули и размылись на экране — автоматы включили антитяготение, но поздно! Корабль нельзя уже было остановить. Медленно, медленно, как пловец в прозрачной воде прикасается к буйку, как рыба идет сквозь водоросли, корабль придвинулся к блестящей поверхности хранилища. Вздрогнул. Зеркальная поверхность вмялась темным треугольником. Очень медленно. Блики играли вокруг вмятины. Черный, как Космос, треугольник увеличивался. Это корма уходила все глубже, и электронные глаза корабля поочередно тонули в темноте хранилища. Тафа застонал и скорчился в кресле. Как бы отозвавшись на этот слабый звук, раздалось шипение. Оно тоже было тихим, но в космической тишине казалось оглушительным. Экран затянуло молоком, кипящим огромными пузырями. Жидкий кислород хлынул из хранилища, обволок корабль от носа до кормы и закипел на корпусе, как молоко, бегущее из кастрюли в огонь.

Командор Пути сосчитал до восемнадцати — Великий Диспетчер молчал. И Великий Десантник молчал. Пилот Тафа неподвижно висел в фиксаторах. Джал надвинул на его голову шлем — по аварийной инструкции, вынул из щитка пилотский ключ, опустил шлем своего скафандра.

Его охватило облегчение. Сделано. Все-таки он сделал это. Чисто сделано. Кроме Тафы, никто не догадался, что авария подстроена. Пилотская ошибка, не более… Он спокойно сидел и ждал, что будет дальше. Обидно, если теперь будет взрыв, когда все получилось так хорошо.

Опоздали

Знаменательным вечером … июля, когда стало достоверно известно, что Десантники, ушедшие за рубеж, выловлены и еще четыре обезврежены в Москве, руководители служб Центра собрались на совещание. Говоря же начистоту, они собрались, чтобы посидеть вместе и полчаса передохнуть — и кто бы стал их осуждать за это? Первый вечер у них было хорошее настроение. Первый раз за много дней общий любимец Митя Благоволин приготовил на всю компанию свой особенный кофе. «И очень славно», — как сказала Анна Егоровна. Короткий доклад Ильи Михайловича был выслушан как бы между прочим. Благодушно прихлебывая кофе, он сказал, что с понедельника — а была суббота — детекторы-распознаватели пойдут с конвейера, по сотне штук в сутки.

Поговорили о том о сем. Операционисты — математики и психологи — обещали к понедельнику закончить график раздачи детекторов оперативным группам. Где-то есть большая вероятность поймать оставшихся Десантников, где-то меньшая.

Зернов попросил еще учесть, что некоторое количество надо будет передать за границу. Операционисты доложили, что это предусмотрено.

Беседовали спокойно, ровно — благодушествовали. И вдруг Митя спросил о Линии девять.

Все притихли. Суровые правила секретности, принятые в Центре, не разрешали спрашивать о делах, находящихся в чужом ведении, а тем более в компетенции начальства. Но таинственная личность Десантника-перебежчика всех интересовала.

Тишина длилась секунду-другую — ровно столько, сколько нужно было Михаилу Тихоновичу на последнюю проверку своего решения: секрет инвертора остается для землян не раскрытым.

Он сказал:

— Иван Кузьмич, говорите? Мы его интернировали на даче, где он и прежде находился. По-моему, с некоторого времени он намеренно путает карты. В чем путает? Утверждает, что послал разведчиков-детей, а они перед окном катаются на велосипедах. Сам видел. Так… Ну и прибор его… — Зернов пошевелил пальцами, — вызывает сомнения.

Благоволин опустил глаза. «Понимает, — подумал Зернов. — Все понимает и одобряет». Анна Егоровна, которой очень нравился Зернов, согласно кивала. Большей части специалистов — математикам, врачам, психологам — вопрос об инверторе был не по зубам. Ждали, что скажут кибернетисты. И, разумеется, Илья Михайлович спросил:

136