Обсидиановый нож - Страница 161

161

— Мысль потешная! — беззвучно расхохотался он. — Ты разве не сущностна, разве ты — четырехмерный звук? Как мне называть тебя?

— Нарана, — был ответ, что означало «Великая Память».

Смех мелькнул в потоке слов, как фонтанчик на гладкой поверхности. Было счастье запоминать слова, слушать молча и запоминать и помнить их, ибо высшее счастье не в действии, но в памяти, и в ней же истина.

— Погоди, — взмолился он. — Говорю тебе, путаешь ты, смущаешь!

Что-то мягкое, неслышимое подступало к нему, вдруг его схватили за плечи. Голос извне приказал:

— Поблагодари Нарану и Воспитателя! И встань!

Он улыбался. Пропел, улыбаясь: «Пришелец без касты благодарит и уходит». Кровь, горячая, как неразведенный спирт, отливала от мозга. Он был еще беспечный, легкий, как верхнее фермато Карузо — полетность, волшебная вибрация, перламутровые плечи Коломбины!

— Встань, встань! — твердил голос Ахуки.

Он отвалился на руку и со счастливой улыбкой посмотрел на них: Ахука и Брахак. Их лица были неподвижны — серые каменные маски. «Ого, одуреешь от такого!» — весело подумал он и воскликнул:

— Хорошо ли я владею речью, друг Брахак и друг Ахука?

Они воткнулись в него глазами, — да что с ними? Он повернулся к Володе. Как будто ничего… Переминается и крепко потирает колени. Это из-за него, Кольки, волнения!

— Что беспокоит тебя, друг Ахука?

Краска стала возвращаться на лицо охотника, Брахак сделал успокоительный жест. Черт побери, что произошло? А где старец, Хранитель?

— Хранитель Великой Памяти ушел, — медленно, с тем же сверлящим взглядом, отвечал Брахак: — Как твое имя?

— Ко-ля, ты ведь знаешь, друг Брахак! — и, по-русски: — Володь, да посмотри на меня! Они же меня не узнают!

Сейчас же к нему присунулось лицо Бурмистрова — вплотную.

— Повернись… Ф-у-у… Ты — прежний, — выдохнул Володя.

Ахука засмеялся коротким, невеселым смехом.

— Не-ет, внешностью ты не переменился, пришелец… Вставай же, я тебе помогу. — Взял за плечи, поддержал. — Обошлось, во имя Равновесия…

Колька не спросил, что обошлось. Он охнул, нестерпимые мурашки бежали по ногам, кололи иглами. Закряхтел и Володька, растирая колени:

— Ох, сколько мы времени просидели, Николай?

Разминаясь, постанывая, он взглянул на часы. Шестнадцать пять?! Без минуты было десять — просидели шесть часов! Как миг единый…

— Идите за мной, поспешайте, — приказал Ахука.

Так быстро, как позволяли затекшие ноги, они пошли к выходу. Подгонять их не приходилось — они слишком давно не видели Рафаила, и ощутился гнет подземелья, пригибал голову. Душно, тяжко… Мимо поющих, визжащих, шевелящихся оранжевых глыб, мимо неподвижных людей, скорее на волю… Мысли — прочь, всё прочь, дайте глотнуть воздуха! Но что за чудище, это же гигант немыслимый, не зря они его боятся… показалось им, что со мной беда. Рисковали, значит. Но игра стоила того, ай да Великая Память!

Ахука взмахнул рукой: не отставайте. На них уже начали оглядываться сидящие. От Уха Памяти поднялся человек и загородил им дорогу. Длинный, ясноглазый, костлявые плечи подняты. «Привяза», — нетерпеливо подумал Колька.

— Ахука, — проговорил костлявый, — надо ждать беды.

— Пропусти, мы торопимся.

— Наблюдающий Небо, остерегись!

— Остерегись ты, Потерявший имя! — Ахука, как зверь, оглянулся и рывком обошел незнакомца. Тот грустно улыбнулся, и Колька постарался запомнить его тощую фигуру. «Чудак печальный и опасный», как сказал Пушкин, — возьмем его на заметку. А вот и подземелью конец. Без удивления он понял, что зеленый свет в переходном туннеле адаптирует зрение, солнце не слепило глаза после выхода на поверхность. Вот так… Они перестали удивляться, и только покивали друг другу…

Наверху было жарко. По склону играли другие музыканты, и люди были другие. Вот Брахак. Губы сжаты, как ребро линейки. Жестом отозвал Ахуку. Их разговор был тих и краток, но кое-что удалось подслушать.

Брахак советовал Ахуке охранять пришельцев этой ночью. Высказался и вернулся в подземелье — мрачно, не попрощавшись.

Все это было неприятно; опасно, быть может, но в бедной Колькиной голове уже стонало: хватит, перестаньте, я человек тоже — дайте вздохнуть! Ахука почти бегом ринулся с холма, в беспощадном темпе привел к лечилищу и выговорил одним духом: «Я произношу важное: без меня лечилища не покидайте — вернусь до заката».

— Останься, Ахука! — почти взмолился Колька, а Володя жалобно протянул руки — куда там… С дерева съехал Тарас Бульба, держа под лапой колчан, лук и другое снаряжение, и Ахука исчез.

Володя посмотрел ему вслед и нырнул в лечилище.

Колька еще немного постоял на поляне, жмурясь от головной боли и соображая: Брахак спросил, как его зовут; Ахука назвал костлявого «потерявшим имя» — возможно, общение с Великой Памятью чревато распадом личности? Да их там сидело несколько сотен, что же они, глупые? Нет, положительно не следовало отпускать Ахуку!

Глава 8

Рафаил лежал тихий, розовый. Бритый. Володя стоял над ним с застывшей на лице счастливой улыбкой. Больной спал, посвистывая вздернутым властным носом. Хоть здесь все спокойно. Колька рухнул на лежанку, взялся за виски.

— Бурмистров, болит голова?

— Кажется, болит. От голода, по-моему, а здесь пусто.

…«Йе-и-о», — провизжали голоса, завертелись оранжевые пятна. Кудрявая девушка стояла рядом с ним, протягивая ему сверток, вроде блинчика с мясом. Колька пробормотал: «Прохладного полудня…»

161