Обсидиановый нож - Страница 207

207

— Они знают огонь, — сказал Колька.

Джаванар кивнул: в том-то и дело… Впрочем, он моментально забыл мрачных гостей и принялся весело рассказывать, что поселение Водяной Крысы славится бесподобными Певцами, и хорал в честь новой Нараны должен превзойти все ожидания.

— Порадуется твой слух, Адвеста! — пылко закончил Охотник.

И этот разговор кончился, и Кольке стало еще трудней. Невыносимо трудный сложился день. Едва не потерялось все, чего он добился — душевный статус, договор с самим собой — он был близок к той беспомощной ярости, с которой стоял над выжженной ямой от баросферы. Дхарма нашла его беспомощно сидящим у станка — взяла за руку, увела и успокоила по-своему, так что на следующий день он был человек как человек.

…Он ей говорил: «Ты палочка-выручалочка моя…» Она смеялась. Потом они лежали молча, потом у нее глаза опять делались такими, как наяву не бывает, а потом он снова говорил по-русски, и она смеялась.

Она вливала в него радость и крепость жизни — старое вино без конца переливается в новые меха и не делается из-за этого хуже.

Через три дня Колька вместе с другими посланцами прилетел за Нараной. На Поляне Памяти под вертикальной стеной утеса собрались Певцы, Художники и некоторое количество любопытных других каст. Немного, сотни две-три. Ученые относились к ритуалам пренебрежительно, не отказываясь от них по разумным соображениям: традиции экономят время. Певцы и Художники, напротив, страстно любили ритуальные действа, видя в них одну из форм искусства, и не упускали случая поучаствовать в любом событии, имеющем традицию. Они и составляли основную публику на древних праздниках Вечерней звезды, Дождей, Полнолуния, Зимнего урожая. Они же превратили дни научения детей в пышные торжества, на которых каждому ребенку преподносился его портрет — во весь рост, на листе ниу, покрытом влагостойким соком кримм.

— А на похоронах почему не собираются? — любопытствовал Колька.

— Сожжение — не событие в жизни, — академически отвечал Ахука. — Оно посмертно; что за толк лицедействовать перед трупом?

— А само сожжение? Остатки культа Солнца, насколько я понимаю?

— «Правый берег — левый берег», — отвечал Ахука поговоркой. — Отчасти так, отчасти — нет. Звери Равновесия не должны знать вкуса человеческого мяса, вот что главное. Э-а, разве у вас хищники нападают на людей?

— Иногда бывает, — сказал Колька, деликатно умалчивая о том, что именно в Индии свирепствовали знаменитые животные-людоеды.

Они стояли рядом перед входом в подземелье Великой и ждали конца ритуала. Это был редкостный случай для Певцов — исполнение древних песен при передаче «безногого теленка». Со времен первой Нараны ритуал исполнялся не более двухсот раз, и теперь Певцы старались вовсю. Они разделились на две группы. Одни соответствовали Хранителям материнской Нараны, другие — будущим Хранителям новой. «Что несут в ладонях, прикрывая выдубленной кожей?» — спрашивали первые. «Грибницу свежую, сегодня выкопанную», — отвечала вторая группа. «Крепко ли, плотно ли сплетена корзина для Безногого?» — «Мы выбрали самые тонкие, крепкие, гибкие стебли лиан. Целую луну мы вымачивали стебли в долбленых бочонках, и женщины перемешивали дубило мешалками, из сердцевины пальмы вырезанными…» — заливались Певцы.

— Полная технология, — прошептал Колька по-русски. Ахука вопросительно посмотрел на него. — Долго еще, Ахука?

— Не знаю. В нашем поколении лишь однажды брали Безногого, но это было в другом месте, я не видел празднества.

Рокотали струны. Двенадцать Хранителей Памяти терпеливо ждали, стоя перед устьем туннеля, и двенадцать посланцев из поселения Кузнецов стояли парами напротив. Количество Хранителей с обеих сторон также определялось традицией — дюжина жрецов состояла при первой Наране. Колька с Ахукой несколько смущали Певцов — за Безногим должно проходить Управляющим Равновесием, и, сверх того, песни содержали упоминание о «коричневокожих, посвященных в таинство». Но Певцам, ревнителям традиций, приходилось мириться со многими упущениями. Взамен «плотно сплетенных корзин» ходоки принесли с собой обычные мешки из древесной кожи, выращенные на деревьях и, конечно, не подумали украсить свои головы коровьими хвостами, а руки и ноги — кожаными браслетами с киноварью и коровьими же зубами. Традиция предписывала еще одно бессмысленное действие. Процессия из двух дюжин Хранителей должна войти в подземелье с факелами, зажечь которые надлежит Певцам. И вот, под насмешливыми взорами Художников, изображавших тут же, на плоскости скалы, все происходящее, Певцы стали высекать огонь. Неумело ударяли кремнями о железо — проклятый огонь не занимался… Толпа веселилась — карикатурные фигуры Певцов с нелепо заломленными руками уже красовались на скале. Снисходительно улыбались Хранители. Тогда Ахука протянул Кольке раскрытую ладонь:

— Дай мне огненные палочки, Адвеста.

Колька, ухмыляясь, достал спички. Наблюдающий Небо подошел к факелам, зажег штук шесть от одной спички и вернулся на свое место — по поляне прокатился хохот, восторженные крики, и церемониал сам собой кончился.

Колька второй раз в жизни спускался к Наране. Двадцать три человека, шедшие рядом с ним, давно потеряли счет часам, проведенным у Ушей Памяти. Колька был розовощек и рыжебород, они — густо-коричневые. Он принадлежал к машинной, они же — к биологической цивилизации. Наконец, он попросту был чужаком, пришельцем, чего в других условиях уже хватило бы для недоброжелательства. А здесь его допустили к самому торжественному ритуалу — рождению новой Памяти, — и не просто допустили, а с почетной привилегией. Толпа осталась наверху. В подземелье могли находиться лишь дежурные Хранители и двадцать четыре участника церемонии. Какое непонятное противоречие! Они боялись неожиданных мыслей и совершенно хладнокровно относились к неожиданным событиям. Ведь сам Колька чувствовал себя неудобно, когда стоял этакой белой вороной среди темнокожих Хранителей! Но сейчас, он надеялся, многое станет понятным. Кончился туннель, в оранжевом свете открылось безлюдное подземелье Памяти, и Ахука прошептал:

207