Обсидиановый нож - Страница 225

225

Вежливым до изысканности мановением руки Грант Уйм направил его к почетному командирскому креслу. Проговорил:

— Рад приветствовать вас на борту, куратор… Несколько секунд, если разрешите… Где танкер, Марсель?

Так и есть, ресурс на исходе, подумал Николай, скандалят теперь с Заправочной базой… Давно я не видел такой синтонной группы — внутренне согласованной, гладкой. Что же, лучшим экипажем Межплатранса не становятся за здорово живешь. Полная синтонность, думал он, разглядывая космонавтов профессиональным кураторским взглядом — бесстыдным взглядом, как он сам считал, всегда стараясь смягчить и замаскировать его — улыбкой, прищуром, поворотом головы. Асы. Биллиардеры. Вон — у Краснова уже два значка, два миллиарда километров. И у командира два.

Вся команда — с личными значками: «Грант Р. Уйм, командир», «Ксаверы Д. Бутенко, пасс. помощник, врач» и так далее. Впервые вижу, чтобы весь экипаж носил личные значки. Каски — форменные и новые, комбинезоны первого срока и так далее, и так далее. Безупречная стрижка. У всех. Черт знает что! Нельзя же предположить, что все шестеро — одинаковые аккуратисты, на шестерых мужчин обязательно окажется один неряха, минимум… А, вот и он. Марсель. Нечисто брит, и ногти… Но тянется, тянется… За кем? По-видимому, за Уймом. «Серого кардинала» — неофициального лидера — здесь нет, вы уж извините… Если судить по стрижке, каскам и манжетам, командира Уйма любит его экипаж, а если судить по другим приметам, то и Оккам, и еще, наверно, половина пассажиров. Счастливчик Уйм… Шерну тоже считали счастливчиком…

— Заправочная, здесь командир «Мадагаскара», — говорил Уйм. — Где танкер, будьте любезны ответить?

Его голос и лицо были так же безупречно вежливы, как и слова, с которыми он обращался к Заправочной базе, должно быть, изрядно ему надоевшей. Он всегда таков. Понимает ли он, что его безупречность обернулась скверной стороной, педантизмом, спутником любой безупречности?.. Заправочная загудела низким контральто: «Дорогой Грант, ваш внеочередной запрос поступил всего два часа назад, мы здесь не волшебники!» А, блондинка-англичанка, диспетчер, узнал Хайдаров. Как ее зовут? Грейс? Айрин? Что-то классическое, с буквой «р»… Она права, вот что интересно! Не Грант Уйм, а юная Айрин с Заправочной. Они не волшебники и они не виноваты в том, что Уйм подвесил на орбите семьдесят человек и требует внеочередной танкер, требует срочно, и правильно делает. Космос беспечности не прощает. В космосе нельзя жить на неприкосновенном запасе, а после рейса на «Мадагаскаре» остался только эн-зе рабочего тела и, не дай бог, кислорода.

— …Дорогой Грант, мы стараемся, — сказала Айрин.

— Благодарю. Ждем, — сказал Уйм и устало улыбнулся Хайдарову. — Простите меня, куратор. Итак, мы в вашем распоряжении. Прошу вас, задавайте вопросы, какие считаете нужными.

— Спасибо, командир. Начнем. Доктор Бутенко. Оккам меня информировал, но я хочу знать ваше мнение. Смерть наступила до или после закрытия последнего люка?

— До, — сказал Бутенко.

— А, вы тоже так считаете… Признаки смерти были явными?

— Нет, — сказал Бутенко. Он высоко держал седую голову, в его позе по прежнему было что-то кавалерийское. — Нет, — повторил он.

— Поясните, если можно.

Врач наконец повернул голову и посмотрел на Хайдарова.

— Можно. Я, специалист, не сразу установил. Был разрыв артерии. Сердце еще билось. Мозг был обескровлен, но сердце работало.

— Удастся его оживить?

Врач сжал губы, встал и несколько секунд смотрел поверх голов, на ходовой экран, высвеченный Млечным путем.

— Вряд ли. Замораживали поздно, долго. Шансы плохи, куратор.

Шан-сы-пло-хи-шан-сы-пло-хи, отстукивал хлопотливый насос во втором уровне, и Хайдаров увидел внутренним зрением громадный ледяной ящик и ледяные очертания Шерны в глубине, и глухо постукивающее искусственное сердце на особом столике, и тесный строй хирургов-реаниматоров, стоящих наготове, с традиционно поднятыми руками, вокруг ящика. Да, сейчас, наверно, с ним уже работают. Шан-сы-пло-хи. Не надо думать об этом. Надо работать. Они — свое, мы здесь — свое.

— Да. Если признаки не были явными, то проступок налицо, — заговорил он. — Раненого бросили в аварийном отсеке, таковы объективные факты… Вот что, коллеги… — он нарочно говорил медленно, чуть запинаясь, чтобы в его словах не мерещилось такого, чему мерещиться не следует. — Вот что. Сейчас я работал с компьютером, три минуты назад. Делал проверку на мой взгляд ненужную, но формально необходимую. Так вот, члены команды решительно исключены из числа подозреваемых. Решительно… Это первое. Дальше… Почему бы нам не десантировать пассажиров? Попросим их оставаться в поле зрения Межплатранса, проведем расследование…

Замедленность речи позволяла ему наблюдать за всеми — переводить глаза с одного на другого. Когда он сказал, что экипаж вне подозрения, никто и бровью не повел. Гордецы, гордецы, подумал Хайдаров. А ведь кто-то из них голосовал против расследования на месте… Албакай, наверняка — Бутенко… И еще он подумал, что обе стороны, он и экипаж, заранее знают очередную реплику, словно говорят по готовому сценарию. И ему, как всегда, захотелось перепрыгнуть через формальный диалог людей, принадлежащих к одной группе, — договориться сразу, немедленно. Но — «размерен распорядок действий, и определен конец пути»… Каждый, и он тоже, обязан проиграть свою роль, и в том почерпнуть удовлетворение. Забавно, что он тоже…

225