Обсидиановый нож - Страница 183

183

Действительно, Николай Карпов очнулся. Сел чинно, пожелал «прохладного полудня». Осведомился, не мешает ли работать — нет, не мешает. Тогда он спросил, каковы обязанности старшего Врача.

Он опытней — пояснила девушка. Он помнит о нардиках и о людях так много, что запас нардиков на Посту всегда хорош. Не велик, не мал и годится для любого случая. И знания Лахи о лекарствах и их сочетаниях близки к совершенству, а сверх того, Лахи ничем не интересуется, кроме врачевания — ни песнями, ни рисованием, ни танцами.

— Он говорит тебе, что нужно делать? — спросил Колька.

— Да, когда я спрашиваю, — весело сказала девушка.

А глаза у нее сияли невыносимо, коричневым дымным пламенем…

Колька опять побагровел. Он опустил глаза под ее взглядом и увидел, что она сидит, немного раздвинув бедра, а под пояском выпирает раздвоенный лобок.

Он совсем опустил глаза — в землю. Дхарма вдруг спросила:

— Ваши женщины закрывают тело?

— Закрывают, — сгорая, пробормотал он.

Ах, это ощущение мокрого, липнущего, ожирелого тела! И сны жаркие, липкие, еженощные. Он понял вдруг, что видит сны каждую ночь, а просыпаясь, ничего не помнит. Сейчас вспомнился, выскочил сегодняшний сон: он плутал в двух пересекающихся коридорах с наклонными полами; бродил, нависая над грязным, как в общественной уборной, кафелем. За стеной, в другом коридоре, ходила Дхарма, прикрывала локтем торчащие врозь груди, и он искал входа к ней, чтобы она понесла от него и доказала шефу сходство Пространств. И всякий раз она была в другом коридоре…

Незаметно под рукой оказался бахуш, хрустел на зубах, как кедровые орешки. Колька смотрел в землю и мучился.

Когда-то и где-то был водянистый ноябрьский снег под шипучими шинами. Когда-то и где-то они ехали в институтском «рафике», сопровождаемые доктором Левиным, и возбужденно острили, что Рафу везет «раф» на верный штраф. Он был третьим номером экипажа, он был счастливчиком Карповым, элит-интеллигентом, специалистом высокого класса. Он был набит знаниями, как фундаментальная библиотека. Он знал все.

Здесь он почти ничего не знал. В нуль, в минус-время. Пусто. Он не знал, чем отличаются эти растения от индостанской флоры двадцатого века. Слон дул ему в бороду — какие слоны живут в Индии там? Ночью над просекой Границы повисал ковш Большой Медведицы. Скажи мне, интеллигент, таким же или другим видят созвездие люди на площадях Дели? А вот птица Рокх из «Тысячи и одной ночи». Отвечай, Николай Карпов, были птицы Рокх исключительно в арабских легендах, или арабы позаимствовали миф у древних индийцев? Ахука говорил о Новой Звезде: скажи теперь ты, знают ли твои современники-астрономы о Новых звездах прошлого? Что-то знают? Что именно, Карпов? Какими тысячелетиями датируют?

Он был пуст. Ничего не знал.

— Пустышечка, — пробормотал Колька.

Бахуш совершенно не походил на прежний. Темные комочки с мягким тминным запахом.

— Ты управляешь моим мозгом, — неуверенно сказал он. — И ты заставляешь меня видеть сны. Зачем?

Дхарма подумала. Вздохнула.

— В видениях ты лишаешься разума, Адвеста. Безумство в видениях сохраняет разум наяву.

— Ах ты, предохранительный клапан… Скажи, Мин, — она улыбнулась. — Скажи, почему я… почему я раздваиваюсь? Ты поняла меня?

Она подняла брови — с выражением тягостного недоумения.

— Это походит, — объяснялся Колька, — на два сознания в моем черепе. Впервые это ощутилось, когда Брахак рисовал мне Равновесие.

Недоумение сменилось страхом — с широко раскрытыми, посветлевшими глазами Дхарма спросила:

— Ты впервые ощутил раздвоение?

Он кивнул. Она пробормотала: «Во имя Равновесия…» и исчезла. Колька уже привык, что в сильном возбуждении Дхарма не ходит и не бегает, а прыгает, как белка. Через пять минут она привела Лахи.

Гигант хмурился. Прогудел «прохладного полудня», жестом велел Кольке лечь на стол и вдвоем с Дхармой проделал полные анализы, не жалея нардиков. Перед последним анализом — спермы — кивнул девушке на выход. Хотя с Охотниками так не церемонились. Колька это видел сам. Но, если честно, ему было наплевать на церемонии, и опять, как в предыдущие дни, стало наплевать вообще на все. Лишь его отвращение к нардикам как было, так и осталось — гнусные твари! Угрюмо он слез со стола, отвернулся, но любопытство пересилило. Пошел с Врачами смотреть, как растут кормленые нардики.

Длинный ряд корзинок стоял на лежанке. Уже в середине ряда Лахи перестал хмуриться и начал пошучивать. Наконец разогнулся и объявил:

— Здоровье твое вне опасности, пришелец! Здесь, — он постучал по груди, — здесь нечто не совсем обычное. Дым ваших кузниц очень силен, остается в дыхательных пузырях… э, Лахи прозорлив!

Как ему объяснить с куревом? Лучше не пробовать.

— А ты, Врач Дхарма! Почему ты прыгаешь и кричишь, как оранжево-голубая морда? Пришелец твой здоров… — Дальше Лахи понес такую цветистую околесицу, что понять его было невозможно, а Дхарма покраснела и ответила, что ты, мол, сам — голубая морда по своей болтливости, неприличной ученому.

Голубые морды в оранжевых баках были у длинноруких услужающих обезьян, действительно редкостных болтунов.

Колька тоскливо спросил:

— Как насчет раздвоения? Почему я раздваиваюсь?

Лахи чесался и хихикал, изображая обезьяну — оторопел, замер с рукой подмышкой.

— Э-э-э! Он не знает раздвоения!

183